01.12.2005 в 11:03
Пишет Shadowdancer:Сказка-иероглиф
Золотой дракон с каким-то совершенно кошачьим мявом взметнулся по стене, оставив на темно-синем габбехе золотую пыльцу и спрятался под старинные морские карты на шкафу. Янтарные глаза его с ужасом наблюдали, как золотистые чешуйки на ковре превращаются в снежинки от дыхания Белого дракона, уже наполовину вползшего в комнату. Белый наконец втащил через террасу свой хвост и завозился, придирчиво раскладывая на полу многочисленные кольца. Толкнул ненароком шкаф, карты поехали в разные стороны по спине Золотого, порция Ледовитого океана выплеснулась прямо на нос Золотому, а Северное море почти целиком вылилось на ковер под пузом Белого. Белый от испуга пыхнул на воду роем снежинок, превратив море в каток, а Золотой с замерзшими намертво усами и застывшей в глазах паникой бросился мне под ноги.
Я как раз входила в комнату, чтобы узнать причину грохота и шипения. Ничего не подозревая, ступила на габбех, поскользнулась и, если бы не Белый, чьи кольца рассыпались мягкими сугробами, наверняка что-нибудь сломала бы. Хотела разозлиться, но вместо этого расхохоталась. На Золотого было жалко смотреть: свернувшись в дальнем углу, он пытался отогреть свои усы, выдувая пар из ноздрей, и одновременно виновато поглядеть на меня. Эти два занятия давались ему с большим трудом – попробуйте-ка сами, глядя себе на усы, просмотреть еще куда-нибудь, да еще и выглядеть при этом виноватым.
Белый снова стал самим собой и помог мне встать. Пришлось взять Золотого на руки, приласкать и отогреть его заиндевевший нос. В конце концов, я сама виновата – надо было отпустить его давным-давно, ведь он уже все свои самые важные дела переделал: и пчелам колыбельную спел и перелетных птиц проводил, и деревья отряхнул, даже с праздника молодого вина притащил мне несколько бутылок из самых удачных. А мне все не хотелось его отпускать, пока не заявится Белый. Нет лучше компаньона, чтобы сидеть вечером у камина, жечь на каминной полке свечи и перебирать блестящую теплую чешую, опавшую с моего дракона за день. В лесу в это время так красиво опадают листья. А еще он любит играть в листьях, когда я верхом приезжаю в лес, летает с нами наперегонки между деревьями, бросается ореховой скорлупой с высоты.
В общем, мне не хотелось его отпускать. Но прилетел Белый, а Золотой с ним никак не уживается: он становится пугливым, мрачным, оставляет везде мокрые следы, потому что у него замерзают пятки, и на всех наводит тоску.
Всего и делов-то – вынести его на террасу и совершить простейшее магическое действие: поцеловать моего дракона в нос и смотреть в его желтые глаза до тех пор, пока сердце не станет пустым как кости птиц и легким как дыхание младенца. Лишь тогда мой дракон становится последним осенним листом, который я сдуваю с ладони прямо на крыло пролетающему мимо вихрю. И провожаю взглядом за горизонт.
…А потом я должна отдать свое легкое сердце Белому, иначе он разозлится и уже не сможет стать Белым и Пушистым. Мне не жалко. Он вернет его мне там же, на террасе, когда в мой дом заявится Бирюзовый.
URL записиЗолотой дракон с каким-то совершенно кошачьим мявом взметнулся по стене, оставив на темно-синем габбехе золотую пыльцу и спрятался под старинные морские карты на шкафу. Янтарные глаза его с ужасом наблюдали, как золотистые чешуйки на ковре превращаются в снежинки от дыхания Белого дракона, уже наполовину вползшего в комнату. Белый наконец втащил через террасу свой хвост и завозился, придирчиво раскладывая на полу многочисленные кольца. Толкнул ненароком шкаф, карты поехали в разные стороны по спине Золотого, порция Ледовитого океана выплеснулась прямо на нос Золотому, а Северное море почти целиком вылилось на ковер под пузом Белого. Белый от испуга пыхнул на воду роем снежинок, превратив море в каток, а Золотой с замерзшими намертво усами и застывшей в глазах паникой бросился мне под ноги.
Я как раз входила в комнату, чтобы узнать причину грохота и шипения. Ничего не подозревая, ступила на габбех, поскользнулась и, если бы не Белый, чьи кольца рассыпались мягкими сугробами, наверняка что-нибудь сломала бы. Хотела разозлиться, но вместо этого расхохоталась. На Золотого было жалко смотреть: свернувшись в дальнем углу, он пытался отогреть свои усы, выдувая пар из ноздрей, и одновременно виновато поглядеть на меня. Эти два занятия давались ему с большим трудом – попробуйте-ка сами, глядя себе на усы, просмотреть еще куда-нибудь, да еще и выглядеть при этом виноватым.
Белый снова стал самим собой и помог мне встать. Пришлось взять Золотого на руки, приласкать и отогреть его заиндевевший нос. В конце концов, я сама виновата – надо было отпустить его давным-давно, ведь он уже все свои самые важные дела переделал: и пчелам колыбельную спел и перелетных птиц проводил, и деревья отряхнул, даже с праздника молодого вина притащил мне несколько бутылок из самых удачных. А мне все не хотелось его отпускать, пока не заявится Белый. Нет лучше компаньона, чтобы сидеть вечером у камина, жечь на каминной полке свечи и перебирать блестящую теплую чешую, опавшую с моего дракона за день. В лесу в это время так красиво опадают листья. А еще он любит играть в листьях, когда я верхом приезжаю в лес, летает с нами наперегонки между деревьями, бросается ореховой скорлупой с высоты.
В общем, мне не хотелось его отпускать. Но прилетел Белый, а Золотой с ним никак не уживается: он становится пугливым, мрачным, оставляет везде мокрые следы, потому что у него замерзают пятки, и на всех наводит тоску.
Всего и делов-то – вынести его на террасу и совершить простейшее магическое действие: поцеловать моего дракона в нос и смотреть в его желтые глаза до тех пор, пока сердце не станет пустым как кости птиц и легким как дыхание младенца. Лишь тогда мой дракон становится последним осенним листом, который я сдуваю с ладони прямо на крыло пролетающему мимо вихрю. И провожаю взглядом за горизонт.
…А потом я должна отдать свое легкое сердце Белому, иначе он разозлится и уже не сможет стать Белым и Пушистым. Мне не жалко. Он вернет его мне там же, на террасе, когда в мой дом заявится Бирюзовый.